Солнце было в зените. Медный от пыли диск висел в центре белесого, нечистого неба, ублюдочная тень корчилась и топорщилась под самыми подошвами, то серая и размытая, то вдруг словно оживающая, обретающая резкость очертаний, наливающаяся чернотой и тогда особенно уродливая. Никакой дороги здесь и в помине не было -- была бугристая серо-желтая сухая глина, растрескавшаяся, убитая, твердая, как камень, и до того голая, что совершенно не понятно было, откуда здесь берется такая масса пыли.
Ветер, слава богу, дул в спину. Где-то далеко позади он засасывал в себя неисчислимые тонны гнусной раскаленной пороши и с тупым упорством волочил ее вдоль выжженного солнцем выступа, зажатого между пропастью и Желтой стеной, то выбрасывая ее крутящимся протуберанцем до самого неба, то скручивая туго в гибкие, почти кокетливые, лебединые шеи смерчей, то просто катил клубящимся валом, а потом, вдруг остервенев, швырял колючую муку в спины, в волосы, хлестал, зверея, по мокрому от пота затылку, стегал по рукам, по ушам, набивал карманы, сыпал за шиворот…
Ничего здесь не было, давно уже ничего не было. А может быть, и никогда. Солнце, глина, ветер. Только иногда пронесется, крутясь и подпрыгивая кривляющимся скоморохом, колючий скелет куста, выдранного с корнем бог знает где позади. Ни капли воды, никаких признаков жизни. И только пыль, пыль, пыль, пыль…
Время от времени глина под ногами куда-то пропадала, и начиналось сплошное каменное крошево. Здесь все было раскалено, как в аду. То справа, то слева начинали выглядывать из клубов несущейся пыли гигантские обломки скал – седые, словно мукой припорошенные. Ветер и жара придавали им самые странные и неожиданные очертания, и было страшно, что они вот так – то появляются, то вновь исчезают, как призраки, словно играют в свои каменные прятки. А щебень под ногами становился все крупнее, и вдруг россыпь кончалась, и снова под ногами звенела глина. | Il sole era al suo apice. Il disco ramato dalla polvere pendeva al centro del biancastro, immondo cielo; l’ombra bastarda si contorceva e sbolgiava sotto le suole, talvolta grigia e sfocata, tal’altra, all'improvviso, come se si animasse, mettendo a fuoco la nitidezza dei contorni, riempiendosi di oscurità e diventando così particolarmente brutta. Non c'era la minima traccia di nessuna strada, vi era soltanto una gobba, grigio-gialla, secca argilla, screpolata, assassinata, dura come la pietra, e così nuda, che non era assolutamente chiaro, da dove venisse una tale massa di polvere. Il vento, grazie al cielo, soffiava da dietro. Da qualche parte lontano esso risucchiava innumerevoli tonnellate di turpe, incandescente polvere e con ottusa persistenza la trascinava lungo il costone bruciato dal sole, schiacciato tra l'abisso e il muro giallo, gettandola una volta in una turbinosa protuberanza verso il cielo, un’altra torcendola stretta in flessibili, quasi civettuoli, colli di cigni del tornado, oppure semplicemente rotolandola come vorticoso vallo, e poi, accanendosi improvvisamente, scagliava la farina spinata nelle schiene, nei capelli, sferzava, imbestialendosi, sulla nuca bagnata di sudore, frustava sulle mani, sulle orecchie, riempiendo le tasche, imbottendo la collottola ... Qui non c’era niente, da tempo non c'era nulla. E forse mai c’è stato. Sole, argilla, vento. Solo occasionalmente svolazzava lo spinoso scheletro di un cespuglio, rivoltandosi e rimbalzando come un pagliaccio, strappato con le radici chissà dove indietro. Nemmeno una goccia d’acqua, nessun segno di vita. Solo polvere, polvere, polvere... Di tanto in tanto l’argilla sotto i piedi scompariva da qualche parte e cominciava un solido tritume di roccia. Qui tutto era arroventato come all'inferno. O a destra, o a sinistra cominciavano ad affacciarsi dalle nubi di polvere vorticanti giganteschi frammenti di roccia, grigi, come fossero infarinati. Vento e calore davano loro i contorni più bizzarri e inaspettati ed era inquietante vedere come apparivano e scomparivano di nuovo, come fantasmi, quasi giocassero al loro pietroso nascondino. Intanto la ghiaia sotto i piedi diventava più grande e improvvisamente lo sparso svaniva e di nuovo l’argilla suonava sotto i piedi. |