A theme of the age, at least in the developed world, is that people crave silence and can find none. The roar of traffic, the ceaseless beep of phones, digital announcements in buses and trains, TV sets blaring even in empty offices, are an endless battery and distraction. The human race is exhausting itself with noise and longs for its opposite—whether in the wilds, on the wide ocean or in some retreat dedicated to stillness and concentration. Alain Corbin, a history professor, writes from his refuge in the Sorbonne, and Erling Kagge, a Norwegian explorer, from his memories of the wastes of Antarctica, where both have tried to escape.
And yet, as Mr Corbin points out in "A History of Silence", there is probably no more noise than there used to be. Before pneumatic tyres, city streets were full of the deafening clang of metal-rimmed wheels and horseshoes on stone. Before voluntary isolation on mobile phones, buses and trains rang with conversation. Newspaper-sellers did not leave their wares in a mute pile, but advertised them at top volume, as did vendors of cherries, violets and fresh mackerel. The theatre and the opera were a chaos of huzzahs and barracking. Even in the countryside, peasants sang as they drudged. They don’t sing now.
What has changed is not so much the level of noise, which previous centuries also complained about, but the level of distraction, which occupies the space that silence might invade. There looms another paradox, because when it does invade—in the depths of a pine forest, in the naked desert, in a suddenly vacated room—it often proves unnerving rather than welcome. Dread creeps in; the ear instinctively fastens on anything, whether fire-hiss or bird call or susurrus of leaves, that will save it from this unknown emptiness. People want silence, but not that much. | Лейтмотивом века, по меньшей мере в развитом мире, стала жажда тишины – люди стремятся к ней, но не находят. Гул машин, бесконечные звонки телефонов, автоматические объявления в автобусах и поездах, телевизоры, работающие даже в пустых офисах – бесконечная череда раздражителей. Человечество изводит себя шумом, а жаждет противоположного – будь то лесная чаща, бескрайние просторы океана или убежище для уединенных размышлений. Профессор истории Алан Корбин пишет книги в своем пристанище в Сорбонне, а норвежский исследователь Эрлинг Кагге вспоминает просторы Антарктики – оба они пытались сбежать. Однако в своей книге «История тишины» профессор Корбин утверждает, что, возможно, в наше время шума и не стало больше, чем раньше. До изобретения пневматических шин улицы сотрясались от оглушительного грохота колес с металлическими ободами и клацанья лошадиных подков о мощеную мостовую. До того, как люди добровольно с головой ушли в мобильные телефоны, в автобусах и поездах стоял гул голосов. Продавцы газет отнюдь не оставляли свой товар лежать молчаливыми кипами, а рекламировали его во всю мощь своего голоса, так же, как и торговцы вишней, фиалками и свежей макрелью. В драматических и оперных театрах публика кричала «ура» и вела себя весьма шумно. Даже в деревнях крестьяне пели во время работы. А в наши дни не поют. Изменился не столько уровень шума, на который жаловались и предыдущие поколения, а скорее количество отвлекающих факторов, заполняющих собой то пространство, где могла бы быть тишина. И возникает парадокс: там, где живет тишина, – в глухом сосновом бору, пустыне или внезапно опустевшей комнате – она превращается в раздражитель вместо того, чтобы стать благом. Подкрадывается страх, слух инстинктивно напрягается, силясь уловить хоть какой-то звук – будь то потрескивание огня, крик птицы или шелест листвы, – чтобы спастись от этой неизведанной пустоты. Люди хотят тишины, но не в таком количестве. |