Солнце было в зените. Медный от пыли диск висел в центре белесого, нечистого неба, ублюдочная тень корчилась и топорщилась под самыми подошвами, то серая и размытая, то вдруг словно оживающая, обретающая резкость очертаний, наливающаяся чернотой и тогда особенно уродливая. Никакой дороги здесь и в помине не было -- была бугристая серо-желтая сухая глина, растрескавшаяся, убитая, твердая, как камень, и до того голая, что совершенно не понятно было, откуда здесь берется такая масса пыли.
Ветер, слава богу, дул в спину. Где-то далеко позади он засасывал в себя неисчислимые тонны гнусной раскаленной пороши и с тупым упорством волочил ее вдоль выжженного солнцем выступа, зажатого между пропастью и Желтой стеной, то выбрасывая ее крутящимся протуберанцем до самого неба, то скручивая туго в гибкие, почти кокетливые, лебединые шеи смерчей, то просто катил клубящимся валом, а потом, вдруг остервенев, швырял колючую муку в спины, в волосы, хлестал, зверея, по мокрому от пота затылку, стегал по рукам, по ушам, набивал карманы, сыпал за шиворот…
Ничего здесь не было, давно уже ничего не было. А может быть, и никогда. Солнце, глина, ветер. Только иногда пронесется, крутясь и подпрыгивая кривляющимся скоморохом, колючий скелет куста, выдранного с корнем бог знает где позади. Ни капли воды, никаких признаков жизни. И только пыль, пыль, пыль, пыль…
Время от времени глина под ногами куда-то пропадала, и начиналось сплошное каменное крошево. Здесь все было раскалено, как в аду. То справа, то слева начинали выглядывать из клубов несущейся пыли гигантские обломки скал – седые, словно мукой припорошенные. Ветер и жара придавали им самые странные и неожиданные очертания, и было страшно, что они вот так – то появляются, то вновь исчезают, как призраки, словно играют в свои каменные прятки. А щебень под ногами становился все крупнее, и вдруг россыпь кончалась, и снова под ногами звенела глина. | The sun was at its zenith. The disk, copper-like from dust, hung in the center of a dirty-white sky. Your ugly shadow squirmed and bulged under your feet, gray and fuzzy. Then, unexpectedly, as if coming to life, its contours filled with blackness and it became even more ugly. There had never been a road here, only small hills of gray-yellow, dry clay—cracked, dead, rock-hard; an area so huge and barren that it was incomprehensible how it came to be. Luckily, the wind was at your back. Somewhere, behind you, it picked up tons of disgusting, burning hot dust particles and carried them with a dogged perseverance along the sun-scorched ridge, which was squeezed between the abyss and the Yellow Wall. Sometimes the wind spun the particles into dust devils; sometimes it twisted it into the shape of coquettish swan necks. Or it simply rolled the dust until it curled into a huge ball of sharp-edged flour, which it would angrily hurl at your back, covering your hair and then, seemingly furious, whipped your sweaty nape, pounded your hands and ears, filled your pockets, and seeped under your collar. Nothing existed here. Nothing had existed here for a long time. Perhaps, never. Only the sun, the dusty clay, and the wind. Occasionally a thorny skeleton of a bush, roots still attached, came out from God knows where and raced by—spinning and jumping like a grimacing skomorokh. Not a drop of water, no signs of any life. Only dust, dust, dust, dust… From time to time the clay disappeared under your feet, replaced by a continuous crushed stone mass. Here everything was burning hellishly hot. Giant fragments of cliffs began to appear right and left through the clouds of rushing grey powdery dust. The wind and the heat gave them bizarre and unexpected shapes, and it was frightening that they appeared and disappeared like ghosts playing hide and seek. The crushed stones underfoot became larger and larger; and then suddenly the stony accumulation was gone, and the clay again rang beneath your feet. |